всем выйти из нарына
Если в этом сумрачном тексте что-то будет неясно (вдруг),
наведите курсор. Из тумана может выплыть подсказка
Практически религиозное послание о спасении с апокалиптичным названием «Акыркы сабак» вышел вслед за тридцатилетием одной «живописной высокогорной республики», главной героини этого сериала. Срока давности для того, чтобы его посмотреть и рассмотреть, нет, пока существует сама страна (через несколько дней ей 31). А это, видимо-невидимо, главное, что свербит её из самой глубины — есть ли я, буду ли. Толук кандуу, не провозглашённо.
В опережение созерцательным самоприговорам «Качан оңолобуз?» и «Кайда баратабыз?» вопрос клонится к «Жок болуп кетебиз го», выгибается в полный рост восклицания, съеживается до точки утверждения и вновь выходит из себя. Так по кругу экзистенциональной иглой стегается оймо великой смерти, внутри которого вышить (последнее) утешение взялся Руслан Акун. Проберемся к нему без какой-либо спешки, сохраним традиции (пока они не сохранили нас).
Юбиляры-биполяры
«Вот уже 30 лет как, вот уже 30 лет как». Молитва крепнущей безысходности при некрепнущем положении дел под ручку сопроводила нас к юбилейному алтарю нарядно-голыми. Двадцатый год помял (ковид, переворот), двадцать первый продолжил шлифовать (граница), и не то, чтобы двадцать второй думает кого-то оставить в покое (в целом мире). Это, «аказца», только казалось, что коллапс на кыргызской стороне осёдлан как стиль жизни — насыщенность последних переживаний залила сплошным те участки, которые еще можно было бы разукрасить в «светлое будущее» в «светлом будущем». Никакого праздника, зато какие похороны.
Вот уже 30 лет, вот уже 30 лет как, вот уже 30 лет как, вот уже 30 лет как, вот уже 30 лет как
В год юбилея заупокойное — или предупокойное, кому как — самочувствие прозвучало трижды (куда мы без мистическо-символического).

Сначала тост произнесла живопись.
Шестеро на кладбище. Очевидно, сообщники. Наверное, из дружной группировки. Солидные пóльта, лукавая скорбь. Пять калпаков, на голове у шестой что-то изысканное. Биздин жетекчилер логически хронологически — по возрастанию фатального и убыванию витального. Призрак того, кого эти фигуры решали-решали и порешали, мглится на фоне дымчатым облаком. Теряющая контур карта «второй Швейцарии», но не первого Кыргызстана, как в самых звонких обещаниях бывших, наконец, цифровизируется. Ну и что, что в потусторонний формат. Соу хеллоу фром зи азэр сайд, — өтүп кеткен покойнице остаются немой укор и урок. Акыркы урок.

Я не научился жить один, и у меня на это 5,5 причин
«Ата-Бейит» Таалайбека Усубалиева хедлайнерил выставку «Новый социальный реализм». Под кураторством Гамала Боконбаева она открылась аккурат перед тридцатником Кыргызстана и «выстрелила» — одной работой. Людей караванами притянуло в музей ИЗО посмотреть, кто же их угробил. Несколько дней наблюдая за ктовиноватским паломничеством, я грезила, что мы действительно завершаемся — в своём наивном и удобном воплощении быть частичными, а целое полагать на чоңдор, «больших людей» (на картине 2 метра на 4 размеры президентов почти совпадают с натурами; что ни говори, а работали они в полный рост). Это уже моя поверхностность, конечно. Умереть не всегда просто. Даже когда созрело.
Таалайбек Усубалиев
Художник, председатель Союза художников Кыргызстана
Гамал Боконбаев
Архитектор, художник, куратор, дизайнер, искусствовед, публицист, неформальный культуролог
Сюжет истории простой — погребение страны-красавицы — не мог получить иного названия, кроме как «Ата-Бейит». Так кажется. Место проводов (невесты) изменить нельзя. Кладбище открыли как доказательство преступлений государства против «своего народа» 30 августа 1991 года. На следующий день объявили независимость. С тех пор погода в доме (не только в Белом) уверенно держалась своего стихийного характера и туманной навигации. Когда из-под диктаторских подошв над его жителями хихикали соседские станы, «маленький, но гордый» голос мог ответить, что не знает, куда едет, зато едет и едет весело.

Романтика белгисиз маршрута оправдывала выбитые в буйную поездку зубы, а когда постоянность «переходного периода» становилось нестерпимой пыткой, каждому из водителей напоминали: не картошку везешь. Те, конечно, где садились, там и слезали — вот они, правившие нас правители, все на одном полотне. С виной невиноватые. Довезли картошку — «даканса». Над этим философски ёмким зовом одних пассажиров глумятся другие, а между тем для бытия с уже вполне белгилүү маршрутом в языке не появилось эквивалента откровеннее.

Точнее, именно с его возникновением в сердце «беспредела» — бессознательным, безыскусным, безавторским — в ту томную ночь октября и оформилась предельность. О своей кончине было объявлено вслух. На «старой» площади исполнена пляска смерти. Дискотека хмельных мятежников кому-то сильно не понравилась (например, мне) в моменте и море, а спустя время из-под торжества «сторонников» проглядывает вакхический ритуал приветствия собственного отчаяния. Свинцовой необратимости. Образа своей дефицитности. Рождение конца как предчувствие. Рождение трагедии из духа музыки. Наш праздник — наши похороны. Мы биполярного свойства.

Мы на грани, мы «даканса».

Ощущению, что мы уже приехали, целиком посвящено второе высказывание из трех упомянутых — черно-белый «Акыркы көч». Киноистория про последнее путешествие «выдающегося деятеля культуры» Кубата Алиева, лауреата из лауреатов, залкара из залкаров, вступающего в сделку с дьяволом ради спасения младшего товарища по перу, заканчивается той же траурной процессией — толкучей распродажей нажитого за долгие труды имущества. Смыслов перво-наперво.

Лукавый, по кыргызской иронии, является в виде близкого родственника, к тому же «двигающегося» в мире элитно-захватнического строительства — смыслов перво-наперво. «Обломки» советско-интеллектуально-высокого без всяких «нан ооз тийиңиз» вытесняются коммерчески-бесцеремонно-низким. Эски оокат — под снос без оглядки и чувства, «Добро пожаловать в «Итальянский квартал!».
Столкновение этих чётко разведенных миров, переходы между которыми визуально акцентированы обилием в фильме дверей, арок, мостов, коридоров (герой проходит по ним/через них чаще всего спиной, отдаляясь или вовсе скрываясь от зрителя), открывает третий.
Иной. Несуществующий, но живой. Писатель своими двумя видит воскресшую картину из гостиной своей хрущёвки. Перекочёвка «древних», «настоящих», «первородных» кыргызов держит курс, очевидно, куда-то в рай. Величие призраков зазывает к себе в чистое прошлое. Непогрешимое позапрошлое. Сложно устоять перед ним, когда не за что хвататься в настоящем. Если мёртвые правее живых, идея не даёт вздохнуть данности, возрождение — повседневности, то светлое будущее не отбрасывает на нас и тени. Не на кого. «Дух предков» затмевает наш собственный, и, если надо — замещает и отменяет. Уважать старших значит уступать им место.

Своё.
Это вторая совместная полнометражная режиссерской пары Дастана Жапара уулу и Бакыта Мукула после «Атанын керээзи» («Завещание отца»). В главной роли — покойный Марат Алышпаев

В кадре — комната Кубата Алиева в бишкекском доме престарелых на Абая, её интерьер повторяет
«Спальню в Арле» Ван Гога
Испытав очищение аяном, герой стремится присоединиться к вечности через последний портал — юрту как место отбытия душ не смог отменить даже Союз, посреди его бетонно-графических дворов до сих пор вырастают купола эллипсоидных «серых домов», сообщая о том, что здесь кто-то всё. Иногда сама юрта оказывается всё. В случае Кубата Алиева годы в сарае неприкаянная она пользовалась спросом только у моли, при таких трагических обстоятельствах выход из жизни находится там, откуда вышли все. В посыпанном наливными яблоками поэтичном огороде позади родного дома в айыле писатель завершает свою дорогу в Эдем. Геолокация Елисейский полей «скинута», и они не в Бишкеке. На черно-белом экране проступают цвета.
Бакыт Мукул
Режиссёр, актёр, сценарист, продюсер
Дастан Жапар уулу
Режиссёр и сценарист
«Такое должно было выйти лет 10, ну 5 назад», — в день премьеры фильма единственная зрительница в зале, я легко присоединилась к «Плачу по культуре» (после эмоций отсоединилась). Одноименный перфоманс 2014 года в виде эффектного кошок-шествия известных авторов к Дому правительства, мастерскую художников реальности, переводился как «Мы так больше не можем» и свидетельствовал в пользу не только «упадка культуры», но и всеобщей гибели.

«Мы так больше не хотим» и даже «Мы хотим вот так», — в сериале о том, как айти вытаскивает из гущи социальных джунглей, Руслан Акун программирует «Жить, жить, жить!». Кстати, появление экзальтированных персонажей вроде Бабура Тольбаева или Гульзат Мамытбек — точнее, их нейролингвистических интервенций в израненное тело кыргызской самооценки — напоминает, что надо бы заранее быть к себе добрее (иначе будучи по уши в отчаянии, придётся греть их «Тур-турагоями!»). Пока не выходит. Пока так.
У первого эпизода «Акыркы сабак» 4 миллиона просмотров, сериал назвали событием («У нас такого не было»), соцсети упомянули о загоревшихся C++ племянниках, замечательный актёрский состав стал востребованным. Вроде как посреди матрицы Макабкараты получился полноэкранный тренинг с «конструктивом», любимым национальным антибиотиком.

А параллельно в приватных ушакошных тут и там звучат примеры того, как среди «подрастающего поколения» друг друга переименовывают в Айбу братана, Тоху, Алтуху, Каскана. В сюжете это те, кого не спасли — харизматичные плохиши в естественной среде обитания. «Код кыргызов» сопротивляется переписи, и это сопротивление ценно. На его стороне знание. Мы «в жопе мира», потому что умеем ценить куйрук.
Чиркин-пиркин.
Ох, ата-та
Провалившийся в объятия непроницаемого Нарынского хребта и одноимённой реки — которой «просто подари один только взгляд», и она будто с рёвом вот-вот покинет русло — город детства Руслана Акуна (а это тоже город, — напоминают бишкекоцентристам). Режиссёр возвращается в родные пенаты снимать (сериал) оковы обреченности, которые добросовестно берегут болью волю не столько пацанской вселенной «Акыркы сабак», сколько адекватного ей семимиллионного сознания, так же туго опоясанного ландшафтом бесперспективных представлений о себе, как Нарын своей сатурнианской окружающей средой. Обрезанной не столько в местах гигиенических, сколько гипотетических.
Je suis Нарын
Виды котловины, в которой дети варятся в дó смерти взрослых «понтах» — к месту, но не ко слову, нарын или наарын был протоназванием бешбармака — захвачены с высоты дроновского полёта. В течение десяти серий они то и дело вытаскивают зрителя из замкнутого в самом себе «движняка по-братски» (так могла бы называться альтернативная модель коллайдера, которую кыргызы когда-нибудь обязательно изобретут). Если круг не разомкнуть, то мысленно устремиться вверх через түндүк и посмотреть на ситуацию — оттуда сюда. Если ее не взять в свои руки, то — развернуть на ладони. Сместить точку обозрения и оборзения.

Так выживает несколько лишневатый многознайка Марлис (Жоомарт Азимкан уулу), уходя в одиночные вылазки за пределы мужской системы, в которую принудительно вписан. Без способности оказывать прямое противодействие злу (не стесняемся в выражениях), силой воображения он ее уменьшает: «Глазами гор всё кажется маленьким». Большое развидится на расстоянье. Этот персонаж мог бы встать в центр истории как герой, а не «рядышком» как оруженосец героя. Если бы сериал задумывался как революционный. Да, пусть будет это слово.
Образ Марлиса проявлен с интимной детализацией: мальчик робко садится на самый краешек стульчика, с тягучим скрипом пододвигает его, рисует на стенах воображаемые волны, отрешённо перебирает решетку на заборах, имеет властную мать, ведомого отца и неочевидную опору внутри
Если бы «Акыркы сабак» напрочь оттолкнул классические для общества «эркекче»-прочтения ценностей — сила как «физика», голос как гонор, достоинство как статус — и заявил качественно другую систему координат, попортил прежние оси. Если бы перешагнул апашку на пороге с чем-то вроде: «А теперь время «слабаков», «писунов» и «стукачей»! Конец попсе, танцуют все!».

Если бы взъерошил саму почву, на которой экранные «авторитеты» Тоха, Алтуха, Каскан Кулагыңды Сындырам произрастают в реальных Макалё, Сексалю и Колуңду Сындырам, реплика «Зонаны да көрүш керек» — в оригинал национальной политики, вымогающее «Туудурабыз!» — в антикоррупционное «Кустурабыз!», теневое государство самодержца Айбы — в воплощенный «по понятиям» журт, его лояльность к прокурорскому сыну Алишеру (его кошельку) — в сращивание «органов» с кем только надо, а сам рэкет — в организованный способ общежития.
«Базару нет», — протянет идеальный для этой цепочки министр экономики КР.
«Неужели в школах до сих пор есть такое?». Ну что вы, бросьте. Лучше не забудьте отписаться в вотсап-чате «Туугандар», что в этом месяце уже внесли платеж в «чёрную кассу». Вдруг «крыша» протечет. Мафиозный характер родовой поддержки и, соответственно, контроля оправдывают мафиозным государством. Или его подобием. Оно за себя, мы за себя. Руслан Акун не исследует онтологию подросткового (это к Динаре Асановой), он делает гражданское обращение, срочная необходимость которого наверняка дозрела в нём после октября 2020-го. Кыргызстан – это отношения всех со всеми. Когда смотришь на то, какие они есть, и видишь то, какими они должны быть (ну-ка, какими), становится и легче, и не очень. «Акыркы сабак» делает стране селфи, предлагая тут же его удалить.

Удали-удали.

«Чиркин-пиркин. Ата-та. У нас может случиться 7 апреля», — забеспокоился в одной из серий граф (почему нет) Манты Кулак де Каскан (Кадырбек Кылычбеков). Пока только 24 марта. Загадочный сценарист «КМ» — в титрах указаны лишь эти инициалы — откуда-то из, подозреваю, личного архива собравший в боул удобоваримый сериал на основе психологически объёмных образов, документально стелящей арго-ткани, препарированной изнутри цепкой логики рэкета, предлагает своим персонажам действовать в рамках некой нормальности. Нормальности измениться самому в ненормальной среде. Верить и стараться. Освободиться мечтой. Собственноручно возделать лифт (чтобы в нём застрять), прокопать зубочисткой тоннель из Шордуушенка, окрепнуть вопреки. Как часто отрезают: «Кто хочет, тот делает. Остальное — отмазки». Метод действует. В том случае, если не убивает.
А теперь бланшируем!
В 1924 году неразлучный со своей забавной будёновкой Дүйшөн вихрем влетает в айыл Күркүрөө (расхожее «Куркуреу» в русской версии — это что-то на португальском) с комсомольской путёвкой в руках и сектантским пламенем в зрачках, чтобы сделать «местным» хорошо. Ликвидировать это их безграмотное многовéковое болото, которое они, как покажет повесть, считают своим домом. Добропорядочный большевик, он собирается голыми руками вырвать корни как засохший атавизм и выкинуть «грузящую» налогами прошлое, чтобы облегчённо полететь к горизонту.

100 лет спустя «Первый учитель» возвращается как «Последний урок» — к слову о биполярности — и вновь лечит обрубленные крылья фигурой спасителя-просветителя. Вновь или по-прежнему? Возвращается или продолжается? Продолжается или буксуется? Самое трудное для Кыргызстана — из века в век отслеживать свою динамику. Это не я сказала.

Отсылка к Айтматову сделана сознательно, это аккуратно подчеркнуто. Героиня Пери (Океана Урматбек), которая, как и Алтынай уезжает «отсюдова» к новому знанию (одна — от принудительного матримониального брака, другая — от угнания в токолки), находит своё метирке именно среди страниц «Первого учителя». В посвящении к сериалу указан отец режиссёра Кубанычбек Акунов, его именем назван светлый проводник, даритель возможностей, старо-новый Дүйшөн — борющийся с собственным чувством вины айтишник-подвижник.

Образчик «новых англокыргызов», бросивший карьеру в силиконовых долинах ради войлочных ущелий, живущий в «прогрессивно»-неагрессивной гармонии с супругой, дочерью и роботом-пылесосом, бегающий по утрам, читающий по вечерам, предпочитающий роскошь чужих отелей треккингу по родным просторам, доверительно и открыто настроенный к миру и маникюру, не ачка до акча и при этом не голодный умничающий лошпек — словом, весь собой противоестественный для Нарына Кубаныч (Бактияр Шаршенбаев) открывает в нём компьютерный клуб.

Вообразим, решение было принято под влиянием твиттерной мысли—2020, пульсировавшей желанием делить и делиться, но отвлёкшейся по пути к миссионерству на реплаи (оды) друг к другу.
Это, конечно, уже не сарай на отшибе, где ошарашенных детей и кур сверлит измятое в красноармейской шинели изображение Владимира Ильича. На свои деньги Кубаныч оборудует «достойное» пространство, и уже на проекторе знакомит учеников с вождями новой — да что там «мировой», уже «глобальной» — революции. Создатели Всемирной паутины, химического кевлара, пузырчатой упаковки своим үспехом уверяют, что главный герой Урмат (Кутман Айылчиев) может не то что не разгружать после уроков мешки ради килограмма вермишели + сахара на столе, но вообще! — «принести пользу всему человечеству». Знания и труд перетрут косточки даже самым увесистым устуканам культуры горького опыта. Think global, act local.
Change your story, change your life. Dream, dream, dream. Жить, жить, жить. When life gives you lemons, make lemonade. Лозунги неистового дровосека Дүйшөна сменяются на слоганы уже педагогически выверенного Кубаныча, соцреализм передаёт свой пост американской мечте, коммунисты предоставляют ыр кесе айтишникам.

Будущая академи́я Алтынай Сулайманова, чей кинообраз Руслан Акун называет своим любимым, на поезде в Ташкент «минует туннель, выходит на прямую и, набирая скорость, несётся по равнинам казахской степи в новую жизнь». Урмат «переобувает» пыль «базы» на белоснежные конверсы, борсетку на Xiaomi-рюкзак, «Эу!» на аффирмации, оправу мнительности на очки-нулёвки, корты на скейт. На нём в ярко-красном худи «KGS», свергнувшем черный «абибас», биздин бала с распростёртыми объятиями катит прочь из тоннельного мышления навстречу солнцу. По ровной асфальтовой дороге. Ровно жүргөн асфальтовые кыргызы приятны глазу, «согласись»?


Его мама, школьная уборщица, больше не теряет зрение от шитья в темноте за копейки. С платком и халатом она снимает жалость к себе, разучивает беспомощность. С достатком семья приобретает достоинство, модернизация имиджа облагораживает прежнюю неприглядность её положения. В конце все положительные герои встречаются на Ужине Благодарения под открытым небом, в праздничной атмосфере навесных лампочек получают награды за долгие мытарства, плачут по кругу от белизны навалившейся полосы и читают себя на сайте limon.kg. Как и с рекламой майонеза, хочется проникнуться — мешает только сгущёнка смущёнки.

Нас спасёт только образование, — скандирует дискурс 2020-х, образуя себе новый круг невротичности (скоро родители начнут продавать почки ради «престижных» дипломов своих детей). Образование веры в себя, — уточняет Руслан Акун. Правильно. Туура. Ак сөз. Может, в этом гвоздь программы? В бесчисленных её составлениях, в стремлении к правильности как таковой, в импульсивных самоошпариваниях заявлениями, в чистоте и частоте сдаваемых самим себе деклараций о себе. В поддельности устных форм и письменных содержаний. Сор — в избе. И он требует внимания, уважения, признания. Маска «три в одном» — это вещь.
Нежные братаны,
трепетные братишки
«База» — лобное место Айбекова государства. С фронтона ветхого советского предприятия ржавая, но по-прежнему не упускающая никого из виду голова Ленина венчает его жителей на царствие страха. В почётной глубине здания баллончиком нанесена преамбула местного устройства: «Сила» и «Пацаны, берегите себя». Неуберёгшегося от силы Тоху мальчики поминают под монументально возвышенной Каныкей Апа, раскинувшей руки в позе Статуи Христа-Искупителя. Манасчы на картине ведет свой эпический трансэфир; cогнувшись под его танцующе-сказительским жестом, Урмат выслушивает мелодику импровизированных нотаций в кабинете директрисы.
Интерьеры «регионов», оставленных наедине со своим «развитием», воссозданы с энциклопедическим куражом (множество перечислений в тексте от этого, не от любви к запятым). Немыслимый разрыв между классами, спирали хорошо сложенного насилия, махрово одичалый материализм, инфантильные родители-тираны, безумные чаепития с родоплеменной пошлостью, кыргызская милиция и зайчатина, комплекс неполноценности и комплекс превосходства, бессильные отстранённые учителя и нависающие портреты великих кыргызов («первый профессор», «первая балерина», «первый актёр»).

Непрошибаемая атмосфера унижения на верхнем слое венчается 4-й заповедью Манаса «Арыбас мээнет, алдыңкы өнөр-билим аркылуу бакыбат дөөлөткө умтулуу», на нижнем огорожена коричневой напольной краской, эпический запах которой не изживёт из памяти каждого детства даже работа целого курултая психотерапевтов. Справа и слева — арыки с журчащей пустотой (оператору Каныбеку Калматову чуть за 20; студент ВГИК и, видимо, получивший полный карт-бланш страстный эстет во всяко-разных приёмах приводит одну за другой вынашиваемые в сердце цитаты из «мировых камер»).
В 1998-м Актан Арым Кубат, один из «первых» (да) кинорежиссёров независимой страны, в своем «Бешкемпире» отрезал пасторальный tranche de vie на том же юношеском слое, положив в него всё самое говорящее от немногословной среды: от валяния ковров до группового секса с песочной женщиной, от заворожённой индийским кино юной Альбины Имашовой до переживания приёмным сыном своего происхождения. Это было время распада Союза. В 2022-м выясняется, что его распад происходит только сейчас. Нет полноты понимания, «где мы были эти» 30 лет. Нет у него и уверенных частиц. Распад — он во всём.
«Акыркы сабак» доказывает, что без дела мы точно не сидели. Мы произвели и укрепили новую культуру, которой одновременно подыгрывают баатырская и КГБшная, капиталистическая и блатная, которая случилась из шума перебивающих друг друга, но не замолкающих эпох, требований и состояний, которая со своим мироощущением проникла не только в «высшие эшелоны» (в сериале нет хрипкоголосого физкультурника с планшетом, есть пьющий тренер в панамке), но и в домашнюю речь (лапшу) страны. Көчөнүн тамагы үйдүкүнө жетти, что бы ни говорили.

Разговорчивая, богатая на аудиальное (звук харчка заслужил своё место в гимне), она взрастила себя на своём фольклоре, тот из локального стал общим, и едва ли «роднойлор» скоро станет уступать даже «родным» макал-лакаптар. Идиллический «сундук предков» давно захлопнулся, теперь только «стенка на стенку». Если нужно назвать ныне (не в образе) доминирующие этику и эстетику, то стоит не отрывать глаза от «смотрящего» (куда?) экидосного орла. Снизу доверху мы орошены братским источником.

Именно при захватывающем опыт «каждого кыргызстанца» и тем самым неоспоримом драматическом начале «Акыркы сабак», его намерение «знать пароль, видеть ориентир» отваливается неприживающимся концом. «В натуре» мрачная действительность не «разводится» ни стечением неприличного множества магических обстоятельств, ни песней Мирбека Атабекова в финале, — знают даже дети. Хотя с Атабековым зря, он действует на нервы (благоприятно).
«Схема» госуправления
Дети знают. В сочинении «Через десять лет я…» Урмат отвечает, что и сочинять тут нечего: после выпуска половина класса отправится на денежные скитания в Россию, половина останется в Нарыне доползать свой бескрылый век. В этом предопределённом взгляде отражаются подлинность ослабевшего духа, разумные исторические выводы, переживание Кыргызстаном самого себя. Своего абсурдного, опустошенного, вакуумного настроения, воспользоваться которым (обычно в кредит) не берутся только санитары. Младший из персонажей, бойкая Айту уже сейчас знает, что хочет лечить людей. Нынешнее поколение совсем другое, — с настороженным восхищением вздыхают в обществе.

Урмат — не холодный, не горячий, средний найс гай, неизбалованный ребёнок без детства, колкий на язык непримечательный реалист, смекалистый работяга с распахнутым взглядом, выкручивающийся ради здоровья мамы зверёныш — из лидера сопротивления вынужденно, а потом молниеносно превращается в ставленника монаршего режима (обычная судьба кыргызской оппозиции). Сделав скачок в иерархии, выпустив свою тень на белый свет, он ощущает в ногах уверенность, под ними — уважение. Старшеклассник легко усваивает экспресс-обучение в «чабана»:
люди — стадо, запугаешь одного — остальные запугаются сами.
И прежде, чем прийти в себя от власти и восстать против сюзерена, Урмат бросает двум голодным мальчикам из общежития своё яблоко. Расставленные ловушками детали дают надежду даже тогда, когда не хочется её брать. Личность не потерялась, а только заблудилась, — намекают они.

Её шаг за шагом ломает в подобие своей одноглазый Мефистофель с бархатным тембром. «Айба братан» (Чынгызбек Калыбек уулу) в своих владениях и «Айбек» во владении отца-Кроноса — готовый преступник, кладезь неисчерпаемой злости и тёмная ролевая модель (сексуализированная по канону), у которой тоже есть мечта. В перерывах между исполнением нарынского «авторитета» и «таксованием» Айбек грезит о своей возлюбленной — «легендарке» Бэ-эм-вэ-525, настоящей жинди-машине для настоящего жинди-жигита. «Бумер» на белом коне служит гиперкомпенсацией глубокой беззащитности, внушённой ему собственным родителем, любимое занятие которого — изымать у сына снутри самоуважение, которое тот теперь ищет снаружи.

Видя сны-лавстори (одно из симпатичнейших операторских решений снять их телефоном), герой предполагает вместе с машиной утвердиться в глазах отца. Дойдя до дела, с помощью неё он, напротив, берёт над угнетателем верх. В то же время отпор, наконец, дают ему самому. Один разрыв удаётся через гнев, другой — через солидарность. Объединённые бывшие братишки под гитару встречают рассвет, Айба братан садится в тюрьму и становится «кумиром молодежи» (судя по отзывам в ютубе, он забрал себе всё сочувствие и веру; тем более, что он любит халву). В его истории есть системность. В подозрительно ладно конструируемой идее о благополучéнии ее нет. Селфмейднуться бы рад, но не понарошку же.
«Ой жеткен жерге кол жетет» — заголовок последней серии — оспаривает поговорку «Ой жеткен менен кол жетпейт». «Смог я, сможете и вы», — рассказывая примерно одну и ту же историю, в своих работах Руслан Акун заговаривает счастье. Саму её вероятность. Чего не отнять у режиссера, так это участливости. Какое-то такой искренности сочувствие ко всем и каждому, способное просочиться через экран и дружески положить руку на каждое плечо. Он будто строит близкие отношения (говорит, партнерские) со своими героями и зрителями (а также между ними), возможно, считая это сутью того, чем занимается.

Ни Баатыр из «Салам, Нью-Йорк!», ни Азамат из «В поисках мамы», ни Максат из «Көк бөрү» — проходящие инициации разных этапов мальчики, юноши, парни — не остаются брошены создателем. К развязкам Руслан Акун ведет своих персонажей с досадной неизбежностью и не стесняется этого (здорово!). Сидя на мемориальном советском танке, нарынская шобла из «Акыркы сабак» обсуждает «вот этого режиссера, который, говорят, окончил нашу школу». Одному в «компашке» с его фильмами тяжело попинать «ха-ха», другому они излишне сказочны.
«Жомок го, жомок. Чиркин-пиркин».
Здесь Руслан Акун очаровывает самоиронией, без застенчивости вводя аномальные элементы вроде клюквенного художника в берете и шарфе, городского сумасшедшего, многозначительно потягивающего «ис-кус-ство!» и подтягивающего прохожих приложить руку к стене «Надежды». Или лотерейный выигрыш в киоске «Сүйүнчү» пьющего «йогурт» тренера Ырыса (Канатбек Мамырканов). С именем, означающим «счастье», добрый сердцем, но не «справившийся с жизнью» мужчина встречает «правильную» бутылку с той самой крышкой-сообщением, которого он всё не мог допросить бога отправить ему в дм. Во время чудотворного происшествия идёт дождь. «Мен оңолдум, эл журт!» — шанс находится даже для самых потерянных и отверженных.
«В жизни бывает очень много моментов, когда тебе плохо. А потом поливать это с экранов еще, в конце эту надежду у него отнять и потом выпинивать из зала – Иди! – мне кажется очень несправедливо.
Руслан Акун
Режиссёр в беседе 2018 года
И всё-таки в этот раз Руслан Акун будто позволил себе заметно больше этой несправедливости, чем прежде. Впустил к себе грязи. Что-то в нём изменилось. Или сдвинулось. Или нашлось. Короткометражный «Өтмөк» («Перегон») 2014 года — неизвестная, не русланакуновская работа режиссера. Тоже о стране — в лице сестры и брата, оставленных отцом во время перегона овец прямо посреди гор. Очередной выборный монстр берёт его на намыс и забирает помочь в подкупе голосов (но не взглядов). Испуганные, голодные, наедине со всей отарой «наследия» дети решаются (волю проявляет девочка, мальчик сомневается) самостоятельно пройти устрашающий путь через шайтан көпүрө и выходят на юрту матери, где их, наконец, ждёт безопасность и устроенность. Хеппи энд, но совсем другой манеры. Независимой.

Фильм посвящён бабушке режиссёра Турсун.
В ходе событий «Акыркы сабак» добро и зло не сталкиваются «раз на раз», Кубаныч и Айбек не дарят друг другу даже мимолетного «салам пополам». Урмат становится живой ареной их противостояния (отлично, почти как в Средневековье)
В «Акыркы сабак» есть миссия. Не только облачное «привить правильные жизненные ориентиры и моральные ценности» (да, так еще разговаривают), но заземлённое вплоть до «убедить население покрасить у себя дома стены, это недорого». Дидактическо-воспитательно-мотивационное бросает вызов не только общенародной подавленности, но и самодостаточности зрителя знать хоть что-то.

Ни заповеди Манаса, ни заветы Ильича, ни хадисы пророка, ни конституции порока (все её версии), ни инстаграм-марафоны не оставляют этого, простите, пространства, где можно было бы, ни на кого не оглядываясь, оказаться на свидании с тяжелой легкостью выбора. Хотя бы в покраске/непокраске стен в своём доме. Возможно, и хорошо, что Кыргызстан стал страной свободного даавата (так заключают умные люди), нехорошо только, что в этом многоголосии никто не предлагает ему отказаться от идеи отказаться от себя. Измениться в лучшую сторону. Стать как.
Страна вросла в наставнический тон в отношении себя так крепко, что уже мало кого смущает его непрерывное звучание. Он, может, вообще сроднился с её ухом.
Кто-то откуда-то всегда знает о её жизни лучше и беззастенчиво предлагает свои методы того, что и как в ней поправить. И она уже привыкла спрашивать, что же с ней не так, и как это не так сделать таком. Она-то сама себя не знает. Ей ещё учиться, учиться и учиться. А если представить хоть на мгновение, что как раз — разучить выученное, быть естественном для себя образом, отвергнуть саму ситуацию «подготовка к жизни вместо самой жизни». Грузия, Сингапур, Эстония — when life gives you истории limon.kg, make ничего.

Профаршированность «Акыркы сабак» месседжами разных размеров напоминает минное поле, из которого зритель без риска может выйти целым и прежним. Это то, что происходит с многочисленной социальной рекламой. При всех добрых намерениях, сосредоточенных на кончике указательного пальца (ата-та!), у нее не выходит перехватить влияние. По-серьёзному. Задача конструировать «позитив» кажется неподъемной — там, где, может, главнее всего прожить «негатив». Простить себе самого себя.
«Глубинный народ», существующий скорее в наярративе, чем наяву, по какой-то большой привычке подвергается медиа низвержению в детство, мост из которого не пересекается. Его способности воспринимать «за пределами себя» делают скидку, пытаясь скормить по деревянным слогам разжеванное «жить можно не так (как вы), а по-другому». Мыть руки. Не делиться на север и юг. Женщина — тот же человек. Хорошо-хорошо, — понимающе кивает «аудитория», которая, допустим, не хочет, чтобы её лечили, исправляли, чинили.

По крайней мере, через пюре (зубы, даже если не в полном составе, все же есть). Может, если перестать разговаривать с «дремучими» как с дремучими, они перестанут играть в дремучих, потому что перестанут чувствовать себя дремучими. Может, НЛП — не такой миф, как миф о одновременном нехотении и немогении понимать что-то «большее» («Ой, эл мындайды түшүнбөйт»). Может, говорить «надо» не на кыргызском, а на равном. Может, как очерчивает мой братишка (биологический): «Не надо вливать мне понятия».

У Руслана Акуна и его уже сложившейся после 10 лет в кино команды любовь все ещё в избытке, и она понадобится. Понять, как её направить, когда смерть, наконец, заявится вживую и возьмёт своё, может стать акыркы сабаком. Кыргызстан его сделает даже с отключенным светом и обязательно умрёт — үспех неизбежен. Позволим себе пророчества, все так делают.

Тактическое изматывание текстом, вёрсткой, иллюстрациями-каракулями — Рахат Айсалкын кызы

Дата публикации — 26.08.2022

«Куда мы катимся?»
«Когда мы исправимся?»
«Полноценно, полнокровно»
Второе значение «кандуу» — «имеющий хана»
«Да мы исчезнем»
«Последний урок»
«орнамент»
«Наши руководители»
Те, кто «у власти»
«Умершая»
В дословном переводе «перешедшая»
«Могила отцов»
«Неизвестный маршрут»
Фильм Темира Бирназарова 2008 года
«Известный»
Герман Гессе. «Игра в бисер»
«Рождение Манаса как предчувствие»
Фильм Нурбека Эгена 2009 года
Трактат Фридриха Ницще второй половины XIX века о двойственных истоках искусства
«Акыркы көч» — буквально «Последнее кочевье» — перевели как «Дорогу в Эдем»
Может, для фестивалей дальних стран. А, может, нет
«Великий, выдающийся»
«Отведайте»
Приглашение отведать, откушать, вкусить (можно ограничиться даже одним кусочком чего-либо)
«Старое хозяйство»
«Смерть в воздухе»
Предостережение, внушение «свыше» (во сне); тайное знание; дар ясновидения
Перевод-калька «боз уй» — юрта
Обе мои бабушки хотят «отойти» не из четырех стен, в которых осели на вторые половины своих жизней, а из непрерывного цикла. В последний час оказаться в кругу юрты — основной запрос их старости, но их переносные устройства так же «скушало». Теперь — фрустрация
Плачи-причеты, жанр кыргызского фольклора. Оплакивание в стихах умершего или невесты, когда её отправляют в айыл жениха
«Курдюк, курдючное сало»
«Чиркин» – слово для выражения сожаления с оттенком похвалы

«Пиркин» – эхо-редупликация (как, к примеру, «молоко-солоко»)
Верхний деревянный круг остова юрты
«По-мужски»
«Сломаю ухо»
«Сломаю руку»
(глава ГКНБ Камчыбек Ташиев – депутату Парламента Адахану Мадумарову)
«Нужно познать и зону»
«Заставим родить!»
«Заставим срыгнуть!»
«Страна, родина»
Также может значит «народ» или место, где стояла юрта.

Русское «юрта» происходит от общетюркского «jurt»
«Родственники»
Шордуу – «несчастный, горемычный»

Шоушенк – вымышленная гостюрьма у Стивена Кинга 
«Младшая жена»
«Метрика»

Разговорное произношение
«Голодный»

«Деньги»

Производное от «лох»

Кость с небольшим количеством мяса на ней

Такие кости подаются гостям перед тем, как будет подана основная часть кушанья (Киргизско-русский словарь К.К. Юдахина 1985 года)
Застольная традиция

Пиала, в которой перемешаны кымыз/водка (что найдётся), передаётся друг другу эстафетой. Участник должен либо пить, либо петь
«Свой парень»



«Ровно ходящий»

или «ровно живущий». То есть, без эксцессов, порядочно

«Верно. Истинные слова»

В буквальном переводе — «белые слова»

Съезд знати, собрание старейшин, орган народного представительства
(аналог парламента)

«Ломтик жизни» (с французского)
Описание повседневности, среза жизни

Баатыр — «богатырь»


«Родные»


«Поговорки»


«Сумасброд»


«Прыжок на авторитет»


«Куда дотянется мысль, туда и руки» (дословно)

«Мысль материальна»
«Мысль дотягивается, руки – нет» (дословно)


Устоявшееся в молодёжном сленге выражение «Ха-ха» тээп» («Пиная «ха-ха»)


«Сказка сказочная»


«Радостная весть»


«Я исправился, народ!»


«Перегон»


«Висячий мост»


Елисейские поля, «долина прибытия», Элизий, Элизиум —

в античной мифологии часть загробного мира, где царит вечная весна; избранные герои проводят дни без печали и забот. Противопоставляется Тартару (тозоку)
«Вставайка!»
«Ушак» — сплетни
«Ушакошная» — сплетошная
Визитная карточка Рио-де-Жанейро
Первая роль актрисы, здесь ей 15 (или около того)
 «Уличная еда превзошла домашнюю» (дословно)
Принято приговаривать, что общепит всегда уступает сготовленному дома
«Честь, репутация, доброе имя; чувство собственного достоинства»
«Проповедь»
* С описанных событий
Повесть Айтматов опубликовал в 1962-м, Кончаловский снял фильм в 1965-м
Серия из трёх картин 1888-1889 гг.
«Через кропотливый неустанный труд и знания – к процветанию и благосостоянию»
Сергей Есенин, «Письмо к женщине» 1924 г.
«...Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь —
Корабль в плачевном состоянье...» 
Отрывок из текста «Первого учителя»
Эки дос — «два друга» (так назвали очередной правящий тандем из Садыра Жапарова и Камчыбека Ташиева)

Двуглавый орёл — гербовая фигура из глубочайшей древности. В русском языковом поле принято говорить об его римском происхождении («наследница Византии»), открытые источники указывают на индуистскую мифологию (птица Гандаберунда) и азиатские державы до нашей эры (Хеттское царство)
«Ой, народ такого не понимает»
Фраза-самосаботаж, циркулирующая в обществе
Made on
Tilda